Батищев Г.С.

                 ДИАЛЕКТИКА ОБЩЕНИЯ

 Гносеологические и мировозренческие  проблемы

                        МОСКВА 1987


ВВЕДЕНИЕ 
То, что принес с собою XIX век и еще больше - век XX, вместе с гигантски 
возросшей технической вооруженностью в сфере цивилизации, вместе с так 
называемыми средствами массовой коммуникации, - необычайно резко 
расширило возможности соприкосновения каждого человека с какими-то 
сторонами или признаками жизни невероятно великого множества других 
людей, других обществ и эпох (в меру слышимости эхо от других эпох...).  
Из относительной тишины и локальности человек оказался вынесенным на 
неожиданно шумный , подчас нестерпимо грохочущий перекресток, где 
пересекаются друг с другом многие и притом все более обильные потоки 
признаков, симптомов, знаков, состояний, являющихся отзвуками иных 
жизней. Однако вместе с таким шумным обилием, порою кажущимся 
непосильным для размеренного усвоения, столь же резко - если не еще более 
резко - стала снижаться содержательно-смысловая и предметная 
наполненность тех знаков и "образов", которые обрели массовую 
тиражируемость и доступность: продолжает нарастать тенденция к 
смысловой инфляции "коммуникативных" единиц, будь то в сообщениях 
институциально-косвенных, опосредствованных деиндивидуализующими 
ролевыми функциями, или в, казалось бы, прямых индивидуальных 
контактах. Ибо и там, и здесь, как правило, чем больше соприкосновений 
(коммуникативных контактов), тем меньше в каждом из них присутствия в 
нем многомерного культурного мира каждого из субъектов, тем в меньшей 
степени каждый субъект входит сам и вводит свою жизнь, свое бытие в этот 
"контакт". Чем вооруженнее и оснащеннее средствами коммуникативности 
становятся контакты между людьми, те меньше и реже в них 
осуществляется собственно действительная, всеобъемлющая общность-
процесс - встреча их судеб, полноты их бытия. Общение делается все менее 
конкретным, менее жизненно весомым, менее обязывающим навсегда и 
повсюду, менее искренним и соответсвенным (1).
Спрашивается, дает ли сама по себе широкая доступность коммуникации - 
косвенной и даже прямой - лучшии возможности для полноценного 
мировозренческого самоопределения человека? По поводу так называемого 
"взрыва" информации было много восторгов, но скорее похоже на то, что 
некоторых весьма простых, но жизненно нам необходимых сведений и 
встреч мы лишены именно находясь в "бурном потоке" 
коммуникативностей. Хуже того, упрочилась привычка к тому, чтобы 
почерпывать из любой коммуникации только нечто инструментальное, 
некое вооружение - ответы на вопросы: "как", "чем", "каким способом", - но 
гораздо меньше умения ожидать и исчерпывать от других опыт 
целеполагания и еще меньше - опыт углубления своего бытийного 
ценностного горизонта, могущий принести нам нечто такое, что 
максимально достойно войти в самое наше внутреннее личностное я, 
достроить собою наш душевно-духовный мир, а не быть всего лишь его 
обрамлением и "багажом".  Инструментальная коммуникативность приучает 
человека к тому, чтобы уже и любое общение с другими принимать только 
как могущее ему ДАТЬ нечто ПОЛЕЗНОЕ и как являющее ему всякого 
встречающегося ему именно под критерием ПОЛЕЗНОСТИ ДЛЯ СЕБЯ, для 
удовлетворения СВОИХ ПОТРЕБНОСТЕЙ, для подведения его под СВОЕ 
МЕРИЛО. Происходит как бы перенесение навыков утилитарного 
поведения на то, что могло бы быть общением, на его возможности и 
предпосылки, и тогда ОТ ОБЩЕНИЯ ОСТАЮТСЯ ТОЛЬКО КОНТАКТЫ-
СРЕДСТВА. Когда таких контактов в изобилии и когда они достаточно 
плотно заполняют собою время и пространство жизни, тогда представляется 
чемто совершенно парадоксальным, почти немыслемым встреча, в которой 
безотносительно к любой полезности и любым социальноролевым 
детерменациям или объектно-вещным зависимостям открывается и 
устанавливается над-полезностная и над-ролевая общность между самими 
онтологическими содержаниями жизней встретившихся субъектов. 
Представляется непонятной самая возможность глубинной общности.
Вместе с тем тенденция подчинения всего и вся производственному 
функционализму низводит общение до уровня чего-то служебного, в 
конечном счете - до средства повышения экономической эффективности. 
Совершается практически, ежедневно и ежечастно, реальная редукция 
общения к ОБЪЕКТНО-ВЕЩНОЙ активности (которую пытаются 
возносить под именем "предметной деятельности").  Происходит 
практически-реальное абстрагирование от всего того в общении, что не 
подводимо под деятельность, т.е. действенное вытеснение из него НЕ-
функциональных начал, не поддающихся распредмечиванию и не 
вписывающихся в деятельностный кругооборот.  Это делает еще более 
неуместным и невозможным какое-то бытийное, онтологическое общение, 
коль скоро его нельзя изобразить как производное от деятельности или 
поддающееся снятию в ней, в ее структуре. И действительно - нельзя!
Тенденции к овещнению, производственно-вещному функционализму 
сказались так, что даже и в самом человеке, уже потесненном давлением 
"авторитета" социальной вещности, на первый план выдвигалось то, что 
подчинимо последней: производительная, полезная рабочая сила, в том 
числе интеллектуальная, научная, вообще - внешняя результативность его 
жизни вместо самой этой жизни. Поэтому и во многих, хотя по-своему 
плодотворных и нужных исследованиях, развернувшихся в последние годы 
с притязанием иметь дело с общением, тоже преобладает смещение 
внимания с онтологической глубины - на заведомо ЗАВИСИМЫЕ ОТ 
ЧЕГО-ТО ТАКОГО, ЧТО НЕ ЕСТЬ ОБЩЕНИЕ, служебные его формы, 
слои, "коммуникативные" способности и процессы, некие акты, призванные 
обеспечивать успешное налаживание совместного труда, социально-ролевых 
отношений и т.п. Дело выглядит так, как будто бы самобытием обладает 
лишь награмождение институтов, социальных отношений, сил, человек же 
дезонтологизировал себя - у него якобы уже нет своего собственного, 
человеческого бытия, и соответственно этому встреча между людьми - это 
нечто отнють не онтологическое, не встреча судебжизней во всей их 
полноте и безусловно-ценностной значимости вместе с виртуальными, 
скрытыми потенциями, не самоукоренение во взаимообщности, а лишь 
соприкосновение "сознаний-теней", отзвуков и отблесков... Так или иначе 
при частичной оправданности специализацией, сложилось 
ДЕЗОНТОЛОГИЗИРУЮЩЕЕ представление об общении, причем не то 
плохо, что занимаются "коммуникацией", не имеющей никакой 
бытийственной глубинности, но то, что подчас для последней вовсе не 
остается никакого места.
Изберем три самых недавних публикации по тематике общения. В одной из 
них находим такую дефиницию: "Общение - взаимодействие двух (или 
более) людей, направленное на согласование и объединение их усилий с 
целью налаживания отношений и достижения общего результата" (2). При 
этом сразу же дается понять, что в названном "взаимодействии" не 
усматривается ровным счетом ничего сверх того, что происходит при 
сложении, суммации двух встречных АКТИВНОСТЕЙ, двух активных 
ВОЗДЕЙСТВИЙ. Тем самым вовсе не оставляется места для той атмосферы 
общения в собственном смысле, которая открывалась бы только ПО ТУ 
СТОРОНУ всех активностей и пассивностей (недо-активностей), на началах 
со-причастности.  Почему? Потому что любое воздействие более или менее 
слепо и своемерно, для него закрыто истинное своеобразие всякого Другого.  
Активность подменяет всякого Другого своей проекцией, своей моделью. 
Пассивность же есть изъятие из встречи самого себя.  Поэтому из 
пассивностей и активностей в принципе нельзя получить самой сути 
общения... Однако же вернемся к дефиниции. В ней полностью отсутствует 
ценностная сфера. Хуже того, в дальнейшем проясняется со всею 
категоричностью, что "мотив - это опредмеченная потребность". (3) Этим 
утверждается потребностный редукционизм. Но каковы же цели? 
"Налаживание" и "результат". Эти цели не специфичны для общения между 
личностями (автор по существу сводит личность к лицу), но имеют место 
при всякой коррекции, настройке, при всякой подготовке и перенастройке 
производственных или бытовых функций, в сфере совместного труда или 
иного совместного, более или менее БЕЗЛИЧНОСТНОГО поведения. 
Правда, и туда общение может интервенировать, но это уже совсем иной 
вопрос.  "Налаженность" и "результативность" требуются гораздо скорее 
кооперированием труда, его комбинированием, ролевыми правилами и 
алгоритмами, в частности в ситуациях овещнения или отчуждения труда. 
Такого рода смещение, такая подмена предмета не случайна: она 
продиктована ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫМ ПОДХОДОМ в его леонтьевской 
редакции, концепцией, редуцирующей общение к разновидности 
деятельности (4). Во внутреннем, неявном для самого автора конфликте с 
этой концепцией находится весь достаточно богатый фактический материал, 
собранный в цитированной книге - ВОПРЕКИ этой концепции.
Попытку охватить общение шире и полнее являет нам такая дефиниция:
"Общение - сложный, многоплановый процесс установления и развития 
КОНТАКТОВ между людьми, порождаемый ПОТРЕБНОСТЯМИ 
СОВМЕСТНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ и включающий в себя обмен 
информацией, выработку единой стратегии взаимодействия, ВОСПРИЯТИЕ 
и ПОНИМАНИЕ другого человека" (5). В этом процессе выделяются три 
стороны: 1) собственно коммуникативная, 2) интерактивная, 3) 
перцептивная.  Предпринятая попытка, однако, не удается из-за ограничения 
горизонта тем, что может быть "порождаемым" из потребностей 
деятельности... Неподнятый "якорь" деятельностного подхода не позволил 
отправиться в проблемное плавание достаточно далекое, чтобы открыть над-
потребностное поле собственно ценностной мотивации. А без этого 
общение обречено оставаться чем-то недоступным и непонятным в его 
онтологическом содержании. Не приходится удивляться тому, что авторы не 
идут дальше соприкосновений, - "контактов", - ибо только вместе с 
преодолением потребностного детерменизма,только по ту сторону 
редукционизма возможно обрести критерии более высокого порядка и 
начать разбираться в том, ЧТО ЖЕ СТОИТ ЗА "контактами": то ли 
УСТРЕМЛЕНИЕ К ОБЩНОСТИ глубинной, судьбически-бытийственной, 
то ли как раз наоборот, отсутствие такой устремленности, даже хуже того - 
нигилистическое отречение даже от возможности обязывающей взаимо-
общности, отвержение ее и маскировка этого отвержения посредством 
внешней якобыобщности, превратно-обманчивой псевдо-взаимности. Ведь 
за "контактами" может зиять пустота и могут скрываться совсем 
противоположные смысловые векторы... Они сами по себе ни к чему 
ответственному не обязывают, и вся "контактная" стратегия остается 
ограниченной лишь уровнем жизненной, если не житейской ТАКТИКИ, 
горизонтом ситуативного поведения, вынужденного и навязанного 
давлением факторов детерменации "снизу".
Однако отсутствие хотя бы намеков на возможность онтологической 
общности, ее открытия или наследования было бы еще просто-напросто 
отсутствием. Хуже другое: присутствие вполне реальной незащищенности 
от подмены личностной жизни - безличной и анти-личностной. Ибо и 
циркуляция информации, всяких вербальных сигналов, и интеракции, и 
перцепции - все это могло бы иметь место и в такой обстановке, которая, 
мало сказать, далека от МЕЖДУСУБЪЕКТНОСТИ, а еще и разрушительна 
для нее. Все это могло бы обретаться внутри слепой и немой, грубо 
БЕССУБЪЕКТНОЙ со-принадлежности, внутри тех уз, которые делают 
людей - узниками: сцепляют, сливают, стискивают индивидов в плотную 
массу фатализованного вещеподобного порядка, толкают их и тащат, 
всячески манипулируют ими и их сознанием, навязывая последнему готовые 
"объективные мыслительные формы" т.е. шпаргалки, которые сознание 
вынуждено лишь "читать". Так бывало при сопринадлежности некоему 
якобы всепронизывающему "этосу", при бессубъектном единстве по "почве 
и крови" и вообще в любых ВНЕкультурных и АНТИ-культурных формах 
объединения, а равно при массовых психозах и авторитарных социумах. 
Именно там процветает "эмоциональное" слияние, одержимость 
"коллективными страстями"- при максимальном подавлении голоса совести 
у каждого, при отсечении той личностно-субъектной, внутренней глубины, 
из которой голос совести мог бы звучать и "угрызать"... Вот такую 
опасность смешения межсубъектности и бессубъектности под одним 
"понятием о коммуникации", - опасность соединения несоединимого - и 
надо было бы бдительно предусматривать и предотвращать.
Кстати сказать, в данной книге будет идти речь о глубинном общении 
отнють не в смысле анти-культурной сопринадлежности "этосу" и т.п., т.е. 
не о сопринадлежности ОБЪЕКТНОГО типа, но об участии виртуальных 
слоев БЫТИЯ СУБЪЕКТА во встрече его с другими. При такой встрече не 
может иметь места никакое насилование, никакое, двже малейшее 
оттеснение совести.
Обратим внимание еще на одну публикацию - уже альтернативно 
ориентированную, не принимающую деятельностного подхода. В ней 
делается знаменательная попытка уяснить ключевое значение общения для 
творчества, значение интерсубъективности как "со-творчества"(6). Но, увы, 
попытка эта во многом теряет почву под ногами как раз из-за крайне 
бедного и узкого понимания общения: оно по сути дела сводитя к его 
вербальным феноменам, к ЛИНГВО-КОММУНИКАЦИИ, т.е. к обменам 
сообщениями, к знаково-сигнальным контактам. Вместо критики и 
преодоления вербалистких обертонов "коммуникации" автор вполне 
удовлетворяется этими обертонами (7). Так и получается, что даже самые 
добрые рассуждения о диалогичности внутреннего мира человека остаются 
без достаточной смысловой наполненности жизненным, далеко не только 
лингвинистическим содержанием. Важно, чтобы за диалогом речей 
просвечивал диалог судеб.
Дальнейшему обсуждению того, что такое глубинное общение, едва ли не в 
первую очередь следует предпослать уяснение позиции классиков 
марксизма по данной проблематике. Дело в том, что в философском 
наследии К.Маркса удается найти гораздо большее подспорье нашим 
разысканием в этой области, чем это могло бы показаться на первый взгляд. 
Здесь следовало бы специально и достаточно подробно рассмотреть все 
соответсвующие положения, находимые у К.Маркса, в их методологическом 
значении. Однако такое рассмотрение уже опубликовано автором данных 
строк, и поэтому здесь да позволит нам читатель ограничиться ссылкой (8). 
Напомним лишь еще раз о том, что во многих, как раз самых известных и 
широко цитируемых текстах К.Маркса дан такой перевод на русский язык, 
который продиктован той же самой установкой на дезонтологизацию 
общения и устранение онтологического смысла из понятия о нем. Наиболее 
фундаментальные понятия, такие как "способ производства и ОБЩЕНИЯ", 
"отношения производства и ОБЩЕНИЯ" оказались искаженными в духе 
некритического приятия феномена овещненности, в стиле хозяйственно-
экономического прочтения названных понятий, так что вместо них имеем: 
"способ производства и ОБМЕНА", "отношения производства и ОБМЕНА" 
и т.п. Так неверный перевод создал ложное впечатление, будто у К.Маркса 
нет речи об общении в социально-ОНТОЛОГИЧЕСКОМ смысле. Но, как это 
и бывает обычно, более адекватное прочтение текста приходит тогда, когда 
возникает видение действительной проблемы.
Угрожают ли предпринимаемые здесь новые разыскания в области 
онтологического общения нанести некий ущерб ныне широко ведущимся 
исследованиям коммуникации как ПСИХО-ЛИНГВО-коммуникации? Вовсе 
нет! Последние тоже достойны всяческого способствования им, лишь бы 
они не притязали на исчерпание предмета и не преграждали пути к 
разысканиям в области ОНТО-коммуникации. Для этого самым 
принципиальным и решающим является выбор между антропоцентризмом и 
не-антропоцентризмом. Первый, провозглашенный еще в мифе о Прометее и 
в Протагоровом возведении человека в Мерило Всем Вещам, получил свое 
классическое выражение у Л.Фейербаха: "Абсолютное существо есть для 
человека... сам человек", вся же остальная Вселенная для него существует 
постольку, поскольку она может служить ему, быть полезной для него как 
для своего вершинного субъекта-хозяина и распорядителя (9), который, так 
сказать сам себе Субстанция... Напротив, не-антропоцентризм коренным 
образом отличается своим противостоянием попыткам возвести кого бы то 
ни было в центр, делая все остальное бытие лишь ОБЪЕКТНОЙ 
периферией, - противостоянием любому СВОЕ-центризму и утверждением 
диалектики МЕЖДУ-СУБЪЕКТНОСТИ.

1. Ключевое значение имеет тот факт, что к чрезвычайной (и все еще 
недостаточно оцененной) полноте общения бывают способны дети 10-12 
лет, особенно в ситуациях предельно кри-зисных, в "трудных" псевдо-
семьях. Их письма, в частности в "Пионерскую правду", иногда даже и 
печатаемые там, несут в себе обращенность и зов необычайной силы 
надежды, предвосхи-щающей веры и искреннего ожидания, увы, неведомой 
им любви.
2. Лисина М.И. Проблемы онтогенеза общения. - М., 1986, -с. 9.
3. Лисина М.И. Проблемы онтогенеза общения. с. 47.
4. Там же. с. 11 и далее.
5. Краткий психологический словарь. - М. С. (Подчеркнуто мною. - Г.Б.).
6. См.: Прилюк Ю.Д. Проблема общения в историческом материализме. - 
Киев, 1985. - С. 162-163 и др.
7. См.: Прилюк Ю.Д. Проблема общения в историческом материализме, с.36 
и далее.
8. См.: Батищев Г.С. Единство деятельности и общения.
Принципы материалистической диалектики как теории познания.
- М.,1984, - С.194-209.

9. Фейербах Л. Избранные философские произведения. - М., 1955, т.1, с.551.


             ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУПЫ ГЛУБИННОГО ОБЩЕНИЯ

Предвосхищая то, к чему должно придти последующее изложение, заранее 
спросим с себя: если бы все земное человечество и каждый из нас, людей, 
обладал бы неущербной и неутрачиваемой, достаточно развитой культурой 
глубинного общения, то смогли бы мы и не придти к столь трагически 
грозной для нас всех глобальной ситуации?  Смогли ли бы мы избежать тех 
исторических тенденций, которые ныне ведут пока лишь к ее все большему 
обострению по всем ее главным трем измерениям: чреватой тотальным 
самоубийством вооруженности; экологической неадекватности и, 
следовательно, космической неуместности слишком многих черт нашей 
цивилизации; наконец, опасности личностной деградации, т.е. своего рода 
энтропии души и духа? Смогли ли бы мы миновать все это? И, если не 
поздно, то еще сможем ли преодолеть и превозмочь в себе самих все 
подобные тенденции, если только заново откроем для себя и станем 
претворять в себе те необычные для нас возможности, те духовные 
сокровища, которые присущи культуре глубинного общения? Сам смысл 
этого вопроса делает излишними и жалкими в их малости любые словесные 
оценкм, любые патетические выражения, которыми мы могли бы 
попытаться выразить значимость его в нашей судьбе: она настолько велика, 
что, вместо отвлеченного оценивания, лучше бы сразу же попытаться 
разбудить в себе способность на деле откликнуться на этот смысл - 
откликнуться не одним лишь познающим умом, а ВСЕЮ СВОЕЮ 
ЖИЗНЬЮ, максимально практически, дабы выполнение в поступках не 
отставало от разумения. По правде сказать, если установки на целостное, 
всежизненное приятие в нас вовсе нет, если расположенности к такому 
приятию мы в себе нисколько не имеем, то и адекватную росшифровку 
смысла обсуждаемой здесь проблемы и верное вникновение в него мы не 
получим. Без искреннейшей установки НА ПРАВДУ ПОСТУПКА В ЕГО 
КОНКРЕТНОСТИ, на правду самого поступка, а не идеи о нем! - за 
проблематику глубинного общения лучше бы вовсе и не браться...
Конечно, верно, что смертельная угроза, таящаяся в каждой из глобальных 
проблем, и крайняя трудность их положительного решения касаются 
совместной судьбы человечества и в этом смысле они СОЦИАЛЬНО-
ИСТОРИЧНЫ. Однако их исторический, общесоциальный характер отнюдь 
не ставит их в какое-то отрешенное от каждого индивида положение, не 
замыкает их в некоем, якобы изолированном от каждой личности, 
отчужденном от них пространстве. Напротив, это - в высшей степени личное 
дело каждого, и громадность их масштаба ничуть не должна заслонять 
совершенно необходимого при подходе к ним принципа: "НАЧАТЬ С 
СЕБЯ!"
Размышления над путями земного человечества давным-давно приводили к 
выводу, справедливость которого особенно рельефно выступила теперь: к 
числу существеннейших: всепронизывающих и коренных недостатков, а 
лучше бы сказать суровее и жестче: пороков рода людского следует отнести 
глубинную НЕОБЩИТЕЛЬНОСТЬ каждого из нас и всех нас вместе взятых 
как совокупности. Только определенная МЕРА такой общительности и 
сущностной открытости оправдывала бы собою определенную, ей 
адекватную МЕРУ нашей развитости: нравственной, художественной и 
особенно - познавательно-технической.

Между тем никакой даже сколько-нибудь приблизительной адекватности 
друг другу таких мер нет, и - хуже того - нарастает от века к веку 
ДИСГАРМОНИЯ между ними, а, как следствие - также и между остальными 
сферами культуры. Поэтому картина такова: наша необщительность или 
крайняя ущербность, граничащая с почти полным отсутствием глубинного 
общения, выступает и проявляется через взаимное НЕ СООТВЕТСТВИЕ 
степеней развития прочих сфер культуры, через их рассогласованность 
между собою. Далее, это находит себе дальнейшее проявление и 
преломление в том, что и внутри каждой той сферы культуры, которая 
получила известное развитие, происходит внутреннее расслоение - по 
степени подлинности, или аутентичности, причем все больше и больше 
НАРАСТАЕТ САМЫЙ НИЗШИЙ СЛОЙ - слой минимальной подлинности, 
где культура превращается в некультуру, в ее самоотрицание и подменяется 
ее суррогатами, легкая потребительская доступность которых обратно 
пропорциональна их смысловой содержательности (продуцирование и 
использование средств удовольствия). В этом низшем выражении 
вырожденной культуры, или даже АНТИ-культуры последняя прямо и резко 
направлена на всестороннее РАЗОБЩЕНИЕ, на РАЗРУШЕНИЕ самих 
возможностей глубинной общности между эпохами, континентами, 
обществами, социальными группами, людскими типами, индивидуумами, 
между мировоззрениями, образами жизни, а посредством всего этого - 
между человечеством и всей остальной Вселенной, между внутренней 
сущностью каждого человека и неисчерпаемой никаким бытием, 
беспредельной объективной диалектикой Универсума, объемлющей собою 
все возможные культуры Мегамира... (Здесь не подлежит рассмотрению 
вопрос о том, какие формации какую лепту внесли в насаждение псевдо-
культуры и анти-культуры; о том, какую разрушительность принесли с 
собою классово-антагонистические общества, достаточно известно).
Чтобы видеть в себе некий недостаток или изьян - видеть, что НЕЧТО 
ущербно, нужно все же иметь внутри себя хотя бы сколько-то этого самого 
НЕЧТО, иметь какой-то его ощутимый минимум, Ибо только тогда мы 
способны замечать у себя недостаток, скажем, ума или вкуса или совести, 
когда в какой-то степени все же обладаем тем, другим или третьим. Если же 
кто-то, увы, полностью или почти полностью лишен некоего атрибута, то 
едва ли способен сам объективно оценить свою ущербность: ниже 
минимума наступает состояние самоудовлетворенности и 
псевдоблаженства, когда кажется, будто больше ничего и не надо... 
Особенно это касается именно глубинного общения: когда способности к 
нему меньше минимума, тогда перестает беспокоить и исчезает из поля 
внимания сама проблема его обретения и восполнения. Хуже того, привычка 
жить в ситуациях его отсутствия делает нас невосприимчивыми к этой 
проблеме. Мы уже перестаем чувствовать себя ПОКИНУТЫМИ ДАРОМ 
общительности глубинно-сущностной и в своей привычной бездарности к 
нему оказываемся слепы и глухи к любому голосу, о нем напоминающему. 
Поэтому вести речь о глубинно-сущностном общении и пытаться 
повествовать о нем необычно трудно: приходится в максимальрой степени 
идти наперекор житейскому здравому смыслу с его стереотипами и 
преодолевать инерцию хорошо затверженных и обкатанных формообразов. 
Ясно, что в таком деле без сотрудничества с участливым читателем никак не 
обойтись.
Начнем с той сферы культуры, которая (с чем, можно надеяться, все 
согласятся без особенного труда) уже давно выступает как наиболее 
масштабно развитая, признанная в ее успехах и получившая преобладающее 
место по ее влиятельности в культуре большинства членов общества, а еще 
больше - в ее действенных приложениях к уровню цивилизации: такова 
сфера познания и его практического производственного применения, или, 
говоря чуть менее строго: НАУКИ И ТЕХНИКИ. Назовем ее - ТЕХНО-
КОГНИТИВНОЙ культурой. Ее перевес, ее первенствующая 
значительность, ее преобладание кажутся несомненными. Однако даже при 
простой констатации этого преобладания велик риск впасть в апологию, 
чреватую непониманием самого этого факта как такового. Дело в том, что 
ОТНОСИТЕЛЬНЫЙ перевес техно-когнитивности по сравнению с 
художественностью и нравственностью, перевес, подтверждаемый 
постепенно нараставшим и затем бурно усилившимся процессом научно-
технических нововведений, особенно в ХХ веке и его посследние годы, есть 
феномен вовсе не какого-то более высокого качества, которое именно 
благодаря своей большей СОБСТВЕННОЙ высоте в абсолютном смысле 
обрело оправданное положение КАЧЕСТВЕННОГО ПРИОРИТЕТА и 
господства над иными сферами культуры: художественностью, 
нравственностью... По сути своей этот перевес, какое бы 
головокружительное впечатление он ни производил в его наиболее броских, 
массово-тиражируемых проявлениях,тем не менее есть перевес только и 
сугубо относительный: он - показатель нашей НЕРАЗВИТОСТИ, нашего 
несовершенства во всех ИНЫХ, не технокогнитивных измерениях, во 
всяком случае - большинства нас, людей, в каждом обществе и в каждой 
социальной группе. Никакого не превратно выступающего, не сопряженного 
с превратностью приоритета техно-когнитивности (и его преобладания) 
вообще не может быть, ибо собственные КАЧЕСТВА ценностей познания, с 
одной стороны, ценностей художественных, с другой, и ценностей 
нравственных, с третьей (а о глубинной общительности тут и говорить не 
приходится!), друг с другом прямо не сопоставимы и несоизмеримы, 
сущностно инородны, будучи именно РАЗНЫМИ ИЗМЕРЕНИЯМИ 
многомерной культуры, и поэтому обретать действительный приоритет и 
преобладание в каждой из этих сфер может только нечто свойственное ей же 
самой, только сродственное ей, а отнюдь не пришедшее из сферы соседней, 
инаковой. Грани своеобразия между ними непереходимы посредством 
простого переноса и наложения достояний одной сферы на иную. 
Следовательно, если вопреки этому все же явственно имеет место ФАКТ 
преобладания техно-когнитивности, то говорит сей факт совсем о другом: он 
свидетельствует как раз ПРОТИВ высоты качества внутри сферы, 
наделяемой господством или перевесом. Почему? Да потому, что притязать 
на оттеснение и замещение собою иных сфер способна лишь некая заведомо 
неполноценная в себе самой, узко-ограниченная и грубая, претерпевающая 
извращение и овещнение, УЩЕРБНАЯ - техно-когнитивность, идеологией 
которой выступает сциентизм.  Напротив, познавательная культура высокая 
и тонкая, творчески адекватная самой себе и аутентично реализуемая в 
обществе, способна, никоим образом не притязая на перевес, лишь 
вызывать, пробуждать, требовать рядом с собою ТАКЖЕ И ИНУЮ 
культуру - в полифонической гармоничности с собою.
Итак, опьяненность успехами в сфере техно-когнитивной и склонность 
современного человека чрезмерно уповать на эти успехи и на их 
применимость также и за пределами этой сферы, даже в жизни вообще, - эти 
факты говорят как раз о недостаточной высоте познавательной культуры, о 
ее уродливой редуцированности к наиболее грубым и доступным слоям. 
Однако и само познание тоже виновато в таком с ним обращении: век за 
веком наука проникала туда, куда легче было проникнуть при сохранении ее 
стиля, норм и методов, ее парадигмальных ограничений; она брала за свой 
предмет преимущественно то, что легче и проще обращалось в ее предмет - 
в первую очередь лишь ОБЪЕКТНО-ВЕЩНЫЙ уровень бытия: она 
стремилась всякий раз к максимальной экспансии вовне, к редукциям 
реальности и экстраполяциям методов, лишь бы преуспевать в устремлении 
ВШИРЬ, к универсализации однажды выработанного способа освоения 
мира, к познавательному и техническому своемерию, всячески охраняя 
парадигмальную инерцию. Отсюда - те кризисы в ее развитии, лишь 
посредством которых происходило ВЫНУЖДЕННОЕ преодоление 
парадигмальной закрытости и своемерия, преодолении инерции и упрямой 
приверженности к чему-то такому, что прежде провозглашалось 
"единственно научным методом". Сколько их было - этих "единственно 
научных методов"! Сколько раз нужно было приходить к печальному концу 
универсалистких притязаний, чтобы теперь наконец начало складываться 
признание ПРИНЦИПИАЛЬНОЙ РАЗНОУРОВНЕННОСТИ И ПОЛИ- 
ПАРАДИГМАЛЬНОСТИ познания!
Однако, если в познании нет и не может быть никакой однажды найденной и 
навсегда незыблемой привелигированной парадигмы, если парадигм всегда 
в принципе много (как бы ни доминировало влияние какой-то одной из них 
и как бы сильно мы ни держались за нее), если ко всякому богатству 
парадигм всегда в принципе возможно присоединить еще одну, радикально 
инаковую и парадоксально неожиданную, то фундаментальные проблемы 
познавательной культуры тем самым взывают и делают необходимым наше 
обращение к какой-то глубинной культуре ВЗАИМООТНОШЕНИЙ, 
ВЗАИМОСООТНЕСЕНИЯ и ГАРМОНИЧЕСКИ-ПОЛИФОНИЧЕСКОГО 
единения всех возможных парадигм без ущерба для каждой - к культуре 
глубинного общения, как к чему-то гораздо большему, нежели 
психолингвинистические контакты... Ибо необходим какой-то 
онтологический общий знаменатель, какое-то гармонизирующее общее 
начало, которое было бы предельно творчески открытым и в атмосфере 
которого могли бы быть соизмеримы кажущиеся несоизмеримыми 
максимально далекие парадигмы. Такое онтологическое объединяющее 
начало не может быть чем-то покоящимся, готовым, данным в его 
оформленной завершенности и окончательности нам всем, напротив, оно 
должно быть в высшей степени проблематизирующим всякое бытие - даже 
кажущиеся весьма прочными и законченными наши фундаментальнейшие 
достояния. Как мы увидим в дальнейшем, подобному долженствованию как 
раз и отвечает глубинное общение: оно приводит нас к встрече и притом 
именно онтологической встрече с чем-то большим, нежели любое НАШЕ 
достояние.
Какие тенденции, присущие современной науке, ведут к тому, чтобы внутри 
нее стала чувствоваться необходимость выхода к глубинному общению? 
Конечно, это не тенденции к засилию репродуктивных, прикладнических и 
ситуативно-утилитарных функций, к отходу от фундаментальных исканий 
ради торжества исследований на заказ, в пределах извне ставимых задач, к 
превращению познавательной деятельности во все более частичную, 
лишенную стратегического смысла, нивелированную и 
стандаризированную, овещненную и комбинированную по подобию 
фабричного производства, все больше отдающуюся в объятия логики 
ХИТРОСТИ: редукции и подчинения высшего и сложного - низшему и 
простейшему, сиюминутным эффектам, и продающуюся за награды... Нет, 
напротив, это тенденции к выявлению наукой бывших "за ее спиною" 
культуро-исторических предпосылок и ее гуманитарного характера даже в 
самых негуманитарных, отвлеченных предметах, к превращению таких 
предпосылок в важные рабочие ориентиры исследований, к их 
гуманитаризации, к установлению необходимого содружества с 
художественностью и нравственностью, к экологизации, космизации и 
аксиологизации когнитивных процессов, предмета исканий и исследований, 
самого знания о предмете - настолько, что ценностные измерения уже 
входят в этот предмет и признаются как неотъемлемо ему присущие, 
наконец, к обретению такой аксиологической позиции, которая изначально 
уже не СУБЪЕКТ-ОБЪЕКТНАЯ. а МЕЖДУСУБЪЕКТНАЯ (1): позиции 
онтологического "диалога" с природой, с действительностью вообще. 
Переход на такую, "диалогическую" (или, вернее было бы сказать, ПОЛИ-
логическую) позицию ныне уже со всей прямотой и недвусмысленностью 
провозглашается самими ведущими учеными-естественниками: 
"Естественные науки нельзя рассматривать лишь как проекты господства 
над природой. Они ведут с нею также и диалог, целью которого вовсе не 
являетподавление одного "собеседника" другим... Науки обнаружили 
необходимость диалога с природой... диалога с открытым миром..." (2). 
Начавшееся усвоение самою специальной наукой начал бытийственной 
взаимности и ответственности человечества и каждого человека перед всею 
Вселенной, перед ее беспредельной диалектикой обещает непредсказуемо 
серьезные переориентации и сдвиги в ней, в ее концептуализациях, в ее 
парадигмах, - оно делает сами специально-научные истины в гораздо 
большей степени способными учавствовать в духовном мире их субъекта, 
вместо того чтобы оттеснять собою и заслонять духовность многознающим 
ученейшим теоретизмом, как это, увы, нередко бывало и бывает.
Однако как бы далеко ни зашла когнитивная, научная культура на путях 
самоочищения от грубостей овещняющего техницизма, преодолевая шоры 
объективистких редукций и универсалисткого самодовольства, на путях 
вбирания в себя все более богатых самокритчески-гуманитарных, 
экологически отзывчевых и вообще безусловных ценностных содержаний, 
как бы высоко она ни поднялась, интенсифицируя в себе все более духовные 
качества, все же, оставаясь созидательницей особенного рода условных 
произведений - знаний, - она никогда не может ЗАМЕНИТЬ своими 
собственными, внутренними достояниями той междусубъекности 
(безусловной в ее действительных претворениях), от которой она сама более 
или менее неявно, косвенно, подспудно питалась потенциалами 
устремляющей энергии, но которая навсегда остается чем-то принципиально 
иным, инаковым, НЕЗАВИСИМО от познания сущим. Более того, познание 
остается ЗАВИСЯЩИМ от междусубъектности в самом изначальном, вновь 
и вновь животворящем его императиве-импульсе: в устремленности к 
исканию, (а тем самым, косвенно - и к исследованиям), к разысканию 
истины как чего-то абсолютно и всежизненно насущному, без чего суьба не 
может состояться и человек не может пребыть самим собою, т.е. истина как 
нечто безусловно и НЕЗАМЕНИМО ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ. Вот эта 
обязательность истины, эта ПЕРВИЧНАЯ ЖАЖДА ПРАВДЫ вовсе не есть 
нечто умещающееся внутри лишь когнитивной сферы культуры. Эта жажда 
правды-истины питает собою и вызывает к жизни собственно 
познавательное устремление, дает ему основанме, но изнутри познания и в 
его пределах она не поддается ни обоснованию, ни выведению, ни 
установлению в ее непременной и незаменимой обязательности - не в 
качестве отвлеченной, а именно для каждого и ВОТ ДЛЯ МЕНЯ 
КОНКРЕТНО! Как показал в свое время Э.Гуссель, обязательство 
стремиться к истине не имманентно гносеологическому отношению, но 
предполагается последним. Императив, идущий изнутри человеческой 
сущности: ЖИТЬ В ИСТИНЕ, - может породить из себя познание, но само 
по себе познание никогда не порождает такого императива, ибо оно 
НЕДОСТАТОЧНО для этого, оно менее многомерно, чем онтология 
ПОСТУПКА-СОБЫТИЯ, оно беднее и принципиально слабее его (3)... Но 
даже и поступок-событие не обладал бы достаточной порождающей мощью 
императивной обязательности, если бы не междусубъектность самой сути 
его, если бы не общительность - глубинная общительская суть поступка как 
онтологически первичного по сравнению со всяким произведением. Не что 
иное, как именно субъектная, КОМУ-ТО направленность и ценностно-
ответственная устремленность, а через посредство этого - онтологическая 
себя-адресованность совершающего поступок человека другим и в их лице 
всему Универсуму - вот что придает поступку качество быть источником 
безусловной императивности к исканию истины, вот откуда исходит жажда 
истины.
Обратимся теперь к ХУДОЖЕСТВЕННОСТИ. В отличие от сферы 
познания, где парадигмальное многообразие долго не признавалось или 
преуменьшалось, художественная культура издревле получила широкое 
признание как обитель едва ли сопоставимых и соизмеримых феноменов, - 
здесь многообразие скорее бывало преувеличено - даже до степени утраты 
той объединяющей общей гармонии, которая должна была бы удерживать 
внутри своей атмосферы все самые непохожие друг на друга лики. К 
великому сожалению, далеко не только в вульгарно-вырожденных формах и 
явном псевдо-искусстве (скажем, типа "кич") многообразие имеет 
тенденцию к полному разбеганию друг от друга прочь, в дисгармонию, в 
некую безотносительность к какому бы то ни было гармонизирующему 
единому пра- или прообразному началу, т.е. тенденцию самохаотизации под 
знаменем анархического культа оригинальничания. Увы, даже и во многих 
весьма содержательных произведениях: искусства, заслуживающего имени 
классического, тяготение к общекультурным и транскультурным общим 
знаменателям присутствует нечасто, скорее - как исключение из привычного 
правила. Поэтому художественная многоликость не выступает - в 
противовес познанию -как взывающая собою, самим своим фактом к поиску 
глубинного общения, к сфере межпарадигмальной общности, к 
надпарадигмальной сверхгармонии.  Кажется, будто самая специфика 
искусства оправдывает самозамкнутость внутри ограниченного социума (4), 
как самодовлеющего и самоцельного организма, - достаточно лишь 
выражать его как нечто окончательное и последнее - выражать и служить 
его самоутверждению. В крайнем случае эти пределы самодовления 
расширяются до общечеловеческих, но с тем большим основанием 
консолидируется СВОЕ-центризм земного бытия: коллективный 
АНТРОПО-центризм, и тогда КРАСОТА ТЕМ БОЛЕЕ КАТЕГОРИЧЕСКИ 
ДЕЗОНТОЛОГИЗИРУЕТСЯ вместе со всеми прочими эстетическими 
категориями. Последние превращаются в нечто сугубо имманентное 
человечеству - в противовес якобы начисто бесхудожественному 
внечеловеческому Универсуму. Художественное творчество, порождающее 
произведения самых различных парадигм, и все "движение становления", 
которое в них себя реализует, провозглашается безотносительным к чему бы 
то ни было, следовательно, имеюшим ВНУТРИ себя абсолютное Мерило. 
Так своецентризм венчает себя возведением своего собственного, на себя 
замкнутого самостановления в якобы АБСОЛЮТНОЕ, т.е. не нуждающееся 
ни в каком ИНАКОВОМ бытии "ПО ТУ СТОРОНУ" себя, если оно не 
поддается редукции к ФОНУ для саморазвертывания. Так вся Вселенная 
сводится к пустому холсту для человеческого автопортрета...
Однако высокое искусство противостоит подобного рода дезонтологизации 
красоты и утверждает непрестанную встречу человеческого 
художественного развития с внечеловеческим, универсальным. Общий 
знаменатель, общий корень (и полифоническая атмосфера) всех ликов не 
может не быть онтологическим, беспредельно глубоким - уходящим в 
неисчерпаемость объективной диалектики. Такова тональность духовных 
разысканий философской романистики, особенно Ф.М.Достоевского. Таков 
поздний Рембрант,в видении которого наше бытие предстает как своего 
рода витраж, пропускающий сквозь себя свет и питаемый им. Таков 
Г.М.Рильке, воспевающий устремленность человека НЕ К СВОЕЙ ПОБЕДЕ, 
но, как раз наоборот, - К ПОРАЖЕНИЮ своей ограниченности и своей 
собственной, еще своемерной правоты - перед лицом чего-то большего, 
более высокого, более духовного, ибо именно такое, искомое и желаемое 
поражение и дарует истинно достойный новый расцвет всех сил (5), - уже 
отнюдь не свое-центричных, не присвоимых своемерием, истинно 
взаимных, диалогичных, внемлющих всему бытию Вселенной. "Любой 
предмет взывает: "Вникни, чувствуй!" / Любая тропка молит:
"Сохрани!" /... и я сам хранитель. / Прекрасный мир, моих волнений зритель, 
/ рыдает дивно на плече моем". "... И голос твой, что прозвенел в тиши, / в 
тех звездах отдаленно отзовется". / "Безмерной далью близость обернется, / 
и эта даль нас вновь соединит" (6). Так Анаксогорово "Все во всем" 
конкретно оживает в Тютчевом: "Все во мне и я во всем" (7), - в той 
истинной взаимности, когда утончившаяся ВНЕМЛЕ- МОСТЬ к Книге 
природы, исполненной неисчерпаемых смыслов (ибо она - совсем не то, что 
мы своемерно о ней "мним"), делает возможным состояние глубинной, 
полной УСЛЫШАННОСТИ и запечатленности в непреходящем: "Был ли ты 
природою забыт? / Благостной земле шепни: "Я - вечен". / Быстрой влаге 
вымолви: "Я - тут"" (8).
А эта бытийственная услышанность всего того, что есть в нас - явного нам и 
неявного, - в свою очередь, рождает в нас все более и более глубокую нашу 
внемлемость ко всем ИНАКОВЫМ "языкам" сущего:
          "Сердце, миг от вечности наследуй
           В час, когда по зову бытия
           Собрались на древнюю беседу
           Звездный мир, морской прибой и я!" (9)

Но едва ли превзойденным еще кем-либо из людей проникновенным 
свидетельством о нашей способности к такого рода "древней беседе" 
следует признать то, что поведал нам богатейшим из всех доступных нам 
языков - языком музыки - Себастьян Бах. Согласно характеристике, данной 
Альбертом Швейцером, Бахово музыкальное искусство при всей его 
личностности одновременно и сверхлично, так что в его судьбе оживают 
жизни многих времен и эпох и встречаются духовности... "Все 
художественные искания, стремления, желания прежних, равно как и 
современных поколений сосредоточились и творят через него" (10).
Хотя и познание по сути своей обладает не только деятельностным 
характером, но и (не редуцируемым к нему) общительским характером, все 
же в искусстве этот последний выступает с меньшими опосредствованиями 
и преломлениями через объективации: личностно-персонажно, 
олицетворенно, с более явным выражением напряженной адресованности 
смысла произведенческого - смыслу поступка конкретного человека. Эта 
обращенность к полноте бытия каждого, правда, присуща и познанию в его 
высших, духовно-насыщенных содержаниях, однако обращенность через 
художественный вкус и заразительную образность художественного 
хронотопа оказывается более "близкодействующей", чем через посредство 
постигающего в понятиях разумения... Высокое искусство явственнее 
обнаруживает звучание необезличенного зова к общительности, к ее 
глубинности. Эта последняя предстает не как рассредоточенность на 
контакты с окружением, не как захваченность и одержимость внешним 
потоком событий, не как некая экстравертированность - псевдопризвание 
быть человеку специалистом по всяческим чуждым делам, не ведая своих 
собственных,- нет!  Напротив, глубинность предстает как прежде всего 
нуждающаяся в само-сосредоточенности. У поэта-философа Мигеля де 
Унамуно требование сосредоточенности получило замечательно выпуклое 
изображение: "Иди... к каждому в отдельности... Будь больше 
исповедником, чем проповедником. Общайся с душой каждого, а не с 
обществом в целом". Сосредоточься, чтобы излучать; дай себе 
наполниться,чтобы потом излиться, сохраняя источник... отдавая себя, 
скажи: "Я отдаю с собой всю Вселенную. Для этого тебе придется сделать 
себе вселенную - уйди, искать ее в глубине своей души. Вглубь!"(11). Здесь 
мы видим воспевание самоуглубления, доходящее до того, что 
предваряющее условие сосредоточенности заслоняет собою то, ради чего 
это условие требуется: другого, других. Здесь глубина превозносится до 
степени забвения того, ГЛУБИНОЙ ЧЕГО ЖЕ она должна быть - глубиной 
междусубъектности, а вовсе не одной единственной и одинокой души, 
горделиво притязающей вместить а себе вселенную... Здесь не хватает 
самого главного - ДОМИНИАНТНОСТИ на других: на каждого из тех 
самых других, к кому призывалось идти, и на всех вместе взятых; не хватает 
ПРИОРИТЕТА взаимности и сопричастности над самоустроением души в 
самой себе.
Одной из причин такого недостатка служит как раз то, что зов "Вглубь!" 
обретает свое преимущественное пространство ВНУТРИ лишь 
произведенческой, особенно - художественно-призведенческой сферы, в 
границах условно-касталийской романтической "страны" (в смысле Германа 
Гессе):
           "Удел наш - музыке людских творений
            И музыке миров внимать любовно,
            Сзывать умы далеких поколений
            Для братской трапезы духовной" (12).

Такое разыгрывающее себя самого культуролюбивое касталийство из-за 
своей произведенческой условности,из-за пребывания внутри своего 
собственного хронотопа остается лишенным той безусловности, которая 
начинается ПО ТУ СТОРОНУ противоположности между внежизненной 
культурной Касталией и внекультурной "жизнью"- там, где царит суровая и 
необратимая логика встречи во всей правде бытия каждого - со всем 
Универсумом, где в лице каждого уникального вот-этого-Другого нам 
являет себя как через посредство своего посланца и свидетеля вся 
универсальная, неисчерпаемая объективная диалектика Вселенной, вся ее 
Беспредельность. Столь суровая безусловность царит лишь в сфере 
ПОСТУПКОВ, совершаемых по-необходимости ПОСРЕДСТВОМ каких-то 
произведений, с их помощью, но никак НЕ ЛИШЬ ВНУТРИ них. Поступок 
объемлет собою все произведения, обогащающими собою правду логики его 
совершения, а косвенно - даже и те, в каторых он выступает превратно, 
самоотчужденно, негативно-бессубъектно, но никакое произведение с его 
условным хронотопом не может вместить всего поступка.
Касательно познавательных концепций, научного теоретизма это понять 
легче: внутри них все видится так, как если бы конкретного ВОТ-ЭТОГО 
ЧЕЛОВЕКА могло бы и не быть вовсе, все берется отрешенно от 
обязательной именно ЕГО причастности Универсуму и от его уникальной 
ответственности в нем. Но также дело обстоит и с художественностью: хотя 
внутри эстетического отношения и мышления может быть по-своему 
отображена почти вся жизнь или жизненно важные черты вот-этого-
человека, тем менее получаемое там отображение никогда не может обрести 
достоинство столь же полновестной, многомерно-конкретной 
действительности, как и прямой поступок. Подобно тому, как 
долженствование жить в истине или стремиться к ней уникальному субъекту 
в уникальный момент времени и на уникальном своем собственном месте в 
истории нельзя извлечь из самого по себе познания, точно так же и 
долженствование жить в красоте и стремиться к ней нельзя обрести в 
пределах самого по себе художественного отображения. "Эстетический 
рефлекс живой жизни принципиально не есть саморефлекс жизни... он 
предполагает вне (?) находящегося, другого субъекта вживания" (13). 
Внутри границ художественного отображения, внутри произведенческой 
картины ("эстетического рефлекса") возможно представить максимально 
полно очень многое из конкретного действительного поступка, но КРОМЕ 
его собственной безусловности, неповторимости и незаместимости, КРОМЕ 
претворяемой в нем необратимым образом, раз и навсегда рискующей 
способности сделать свой выбор - перед лицом абсолютно обязтельной со-
причастности: НЕ-АЛИБИ. Ибо переселяясь внутрь художественного 
изображения, человек извлекает себя из безусловности уникального выбора 
и помещает в ИНОЙ хронотоп: выключенный из сферы прямых поступков 
условностью, выделенный и обрамленный "рамкой" произведения, 
сценического пространства и т.п. (даже если он разыгрывает пьесу всего 
лишь перед самим собой), где еще можно "вернуться и все переделать 
иначе"...Так,при эстетическом отношении и мышлении человек отстраняет 
себя самого от своего неповторимого места, уходит от своей со-
причастности и своего не-алиби на некую дистанцию в сферу относительной 
необязательности, тогда как логика целостного поступка категорически 
запрещает любую установку на то, чтобы вернуться и переделать ПОТОМ и 
в ИНОМ месте. Никакого переноса в некое там и тогда! Все только под 
знаком неотвратимости выбора здесь и теперь!
Только под таким знаком неотвратимости выбора и рождается та 
ПЕРВИЧНАЯ ЖАЖДА КРАСОТЫ, которая обладает для субъекта ничем не 
заменимой и не восполнимой, не поддающейся никакой отсрочке 
обязательностью и диктует устремленность не к условному отображению, а 
к безусловному претворению этой красоты. Она-то и питает собою также и 
весь мир условно-произведенческих художественных отображений, дарует 
им живительный импульс. Но сама эта первичная жажда коренится в 
глубине онтологии междусубъектности, которая богаче, конкретнее, 
многомернее любого, даже самого близкого к ней богатства 
художественного.
Однако, если теперь обратиться к собственно НРАВСТВЕННОСТИ, то она-
то не скажется ли все же ДОСТАТОЧНО блмзкой к междусубъектности и 
входящей в ее сферу, или хотя вполне родственной ей? Не превосходит ли 
она и познавательную, и художественную культуру своей приближенностью 
едва ли ВПЛОТНУЮ к совершению поступка?
Не будем спешить с выводом, ибо здесь еще больше риск впасть в подмену 
предмета нашего внимания. Ибо здесь еще больше контраст и разрыв между 
разными слоями: между собственно нравственностью и тем, что известно, 
принято иметь в виду, что получило массовое распространение под ее 
именем и что в течение многих веков замещало ее собою. Прежде всего не 
забудем о многочисленных в любом социуме регулятивах, нераздельно 
слитых с нормами юридико-политическими, хозяйственно-
производственными и даже вполне технологическими, - регулятивах, 
которые суть в своем роде социо-МОРАЛЬНЫЕ нормы и обычаи. 
Прискорбно, когда внеморальные регулятивы отделяются от моральных и 
освобождаются от их влияния.  И очень хорошо, когда нормы моральные 
привходят все больше и больше в ткань общественных институтов и, 
главное, когда в них самих есть хотя бы минимальный отсвет высших и 
безусловно-абсолютных ценностей. Однако прикладной характер и 
ситуативные рамки не могут не сковывать, не преломлять, не ограничивать 
этого света, не сводить его к минимуму... Индивидуум призван привнести в 
любую ситуацию свет ценностей, но он слишком часто живет, подменяя 
нравственную культуру той МОРАЛЬЮ ЗАДНИМ ЧИСЛОМ, которая 
допускается к участию лишь тогда, когда уже слишком поздно: дело сделано 
- безотносительно к ценностям! -акт выбора уже состоялся, псевдопоступок 
уже произошел или хотя бы решение о нем уже вынесено, и вот 
осуществляется некая наружная, косметическая обработка, некое 
подтягивание под нормы, некое обоснование и оправдание, одним словом - 
создание СПОСОБА КАЗАТЬСЯ более или менее моральным, который 
призван камуфлировать собою способ ПСЕВДО-БЫТЬ. В самом лучшем 
случае здесь вступает еще голос савести - укоряющий, горько-упрекающий 
и портящий все счастливое блвгополучие. Но что можно исправить задним 
числом? Что можно исправить, если упрекающий голос бывает вовсе НЕ 
СЛЫШЕН до принятия решения и если он вновь и вновь бывает НЕ 
ПРИГЛАШЕН к участию в процессе его выработки и мотивировки?
В противовес всему этому речь должна здесь идти исключительно о той 
культуре нравственной мотивации, которая выступает как РАБОТА 
СОВЕСТИ, УПРЕЖДАЮЩАЯ ДЕЛО, - загодя и наперед, даже с избытком, 
на случай возможного дефицита возможностей для рефлексии и 
взвешивания. Только такое упреждение поступка совестью впервые создает 
смысловое внутреннее пространство, - да и время! - для собственно 
ценностной самоотчетливой мотивации, для ответственного взвешивания и 
сурового суда над собою по высшему кодексу доступной человеку 
нравственной культуры. Только здесь живет и действует полнокровно эта 
самая культура как таковая.
Заметим, однако, что, если эта культура берется или притязает быть 
самодостаточной в пределах всего того, что людям явно дано в их земной 
истории - в пределах хтонического горизонта, - то она имеет всегда перед 
собой лишь ИЗЪЯТЫЙ из беспредельного контекста, из уз беспредельной 
значимости, исторически-ЛОКАЛЬНЫЙ адресат (хотя бы и при иллюзии, 
будто общечеловеческое уже само по себе являет собой нечто абсолютное). 
Адресат ее подвергнут РЕЛЯТИВИЗАЦАИИ И СУЖЕНИЮ, тогда как в 
действительности из душевно-духовного мира каждого вот-этогочеловека, 
вот-этого-ребенка должна была бы проступать абсолютность и 
универсальность этического адресата, которая должна была бы иметь свое 
представительство каждым строго НАД-ситуативное, а лишь отправляясь от 
этого - также и применительно к ситуации любого конечного масштаба и 
протяжения, иерархически: сверху вниз. Хтоническая локализация и 
релятивизация не позволяют достроить эту иерархическую лестницу 
доверху, до беспредельности диалектики.
При ущербном адресате наше нравственно культурное самоопределение и 
саморегуляция также оказываются ущербными: мы почти всегда живем не в 
полном присутствии себя самих, но в неких: лишь ЧАСТИЧНЫХ 
поступках-делах - таких, которые все суть еще не окончательные, все - более 
или менее "ЧЕРНОВИКИ" жизни, в надежде на некую будущую, более 
настоящую жизнь, которая, наконец-то станет когда-нибудь жизнью-на-
бело. Мы все время малодушно позволяем себе хотя бы подсознательно 
надеяться на возможность "вернуться и переделать лучше", мы постоянно и 
неисправимо притязем иметь какие-то щадящие условия, в которых 
допустимо снова и снова подменять поступок-"отрезание" - неким полу-
"примериванием", полу-"отрезанием". И это происходит вовсе не потому, 
что мы строго верны рекомендации: "прежде семь раз отмерь...", а скорее 
потому, что мы нерадивы и в "отмеривании", не выполняем его загодя и 
достаточно ответственно, а, вследствие этого - постоянно пребываем в 
состоянии НЕГОТОВНОСТИ встретиться с необходимостью "УЖЕ 
ОТРЕЗАТЬ". Между тем, с усложнением всего социально-культурного 
процесса, с его невиданной интенсификацией и приближением к каждому 
человеку в его исторической судьбе ПОСЛЕДНИХ вопросов его бытия, с 
невиданным обострением необходимости безотлагательно "уже отрезать", 
не имея никакой отсрочки, ныне стало нужно еще гораздо больше повысить 
свою способность предварительно "отмеривать" - и не семь раз, но может 
быть, даже СЕМЬЮ СЕМЬ раз. Однако такое повышение 
ответственности,бдительной ригористичности (14) и осмотрительности, 
такая обязанность все больше "отмеривать" никому не дает права вообще 
отойти от жизни в поступках, избежать требования "отрезать" и спрятаться 
от них в некоем длительном "отпуске", продлевая себе младенчество души и 
духа едва ли не до конца жизни, - нет! Мы непрерывно живем в поступках 
даже тогда, когда лишь учимся жить, а, поступая, непрерывно учимся 
поступать лучше, так что НАРАЩИВАТЬ свое "семью семь раз 
отмеривание" возможно честно ТОЛЬКО БЕЗ ОТРЫВА ОТ 
ОТВЕТСТВЕННЫХ ПОСТУПКОВ, ТОЛЬКО ОДНОВРЕМЕННО 
НЕОТЛУЧНО ПРИСУТСТВУЯ в их сфере. Строго говоря, на самом деле 
никому никогда так и не удается совершенно покинуть эту сферу, ибо даже 
крайне иждивенческая, безответственно-паразитарная жизненная позиция, 
какой бы активной она не была в изощренности выходит из любого 
положения ЗА ЧУЖОЙ СЧЕТ, тем не менее имеет и свой собственный 
поступочный эквивалент - хотя бы и негативный, деструктивный. Тогда это 
- своего рода АНТИ-поступок, разрушающий сопричастность, 
умерщвляющий ее глубинные узы.
В пределах хтонически-замкнутого горизонта нравственная культура, или, 
равным образом, этика, взятая в ее исключительной лишь к людям 
применимости, не может быть чем-то большим, нежели культура ущербно-
частичных поступков, ущербно-частичной жизни. Она не может не 
сбиваться на апологию этой ущербности, этой ценностной 
невыдержанности, этой духовной немощи. Если же, вопреки этому, в ней 
все же в серьез утверждается категорически над-ситуативное добро, то его 
корни - корни его конкретно обязующего долженствования для каждого вот 
этого субъекта - уходят гораздо глубже, за ее пределы. Внутри этики как 
таковой ДОСТАТОЧНОГО импульса, порождающего такое 
долженствование, найти нельзя (15).  Достаточным импульсом к нему сама 
этика заряжается лишь из той онтологии междусубъектности, онтологии 
ответственно-адресованных поступков, которая векторами своей 
устремленности пронзает любой конечный горизонт. Только оттуда и может 
исходить та ПЕРВИЧНАЯ ЖАЖДА ДОБРА, ТА ВОЛЯ И РЕШИМОСТЬ 
ЖИТЬ В ДОБРЕ, которая в свою очередь животворит также наделенную 
самостоятельностью нравственную культуру, а равно и этику. Только оттуда 
приходит, только там зарождается вновь и вновь обязательное для каждого 
вот-этого-человека долженствование: ценностное вообще, а поэтому и 
нравственное в особенности.
Итак, и познавательная, и художественная, и нравственная культура 
оказываются (каждая сама по себе) НЕДОСТАТОЧНЫМИ для того, чтобы 
ценностно определить конкретное долженствование ответственного, 
полнокровного и полноценного поступка. Каждая из них взывает к 
необходимости чего-то такого, что обладало бы БОЛЬШЕЙ 
ОБЪЕКТИВНОСТЬЮ бытия своего, нежели любое бытие условно-
произведенческое, либо частично-поступочное, - к необходимости 
онтологии междусубъектности как сфере самих целостных поступков в их 
взаимной безусловной адресованности.  Другими словами: каждая из этих 
трех областей культуры нуждается и предполагает, а тем самым и требует 
признать более глубокую, чем они сами, культуру - культуру глубинного 
общения. Однако еще может возникнуть вопрос: не способна ли философия 
выполнить миссию такой требуемой сферы, если она выступит не в какой-
либо односторонней своей форме - как познавательный панлогизм, или 
панэстетизм, или панэтизм, - но как всесторонний (полифонический) синтез, 
синтез без редукции, всех этих трех областей в многомерное целое, будучи 
"живой душой" ВСЕЙ культуры? Проработка этого вопроса весьма 
благотворна для философии, ибо не только обостряет наше внимание к 
тому, чтобы научиться всегда удерживать МНОГОМЕРНОСТЬ начал всей 
культуры, всех ее трех областей внутри собственно философского 
мышления, а и приводит к различению, которое еще гораздо важнее.  Таково 
различение, с одной стороны, философии как концептуализаторства, как 
теоретического отношения, выразимого в философском ЗНАНИИ, 
следовательно, на ПРОИЗВЕДЕНЧЕСКОМ уровне (трактактная, изучающая 
и повествующая, оценивающая и объясняющая философия, самое 
оценивание переводящая на язык истолкования), а, с другой стороны, 
духовная ПРАКТИКА выполнения мировоззренческих культурных 
универсалий и философем, их прямого претворения в самом свбе, их 
выверки на самом себе и выделывания себя в них, т.е.  философия как 
личностный ОПЫТ творческой работы прежде всего над самим собой 
(поистине: "Начать с себя!") перед лицом всей объективной диалектики 
Вселенной. Касательно первой, произведенческой и концептуализирующей 
философии еще раз прав М.М.Бахтин: "Ни одно теоретическое положение 
не может непосредственно обосновать поступка, даже поступка-мысли..." 
Ибо вот-этот-человек может, конечно, сколь угодно искренне соглашаться с 
концепцией, с ее логикой, ее для себя убедительностью, более того - быть 
автором этой концепции, еще более того - считать концепцию значимой для 
своего поступка в максимально возможной степени, но этого согласия, этого 
авторства и даже этой значимости все же всегда еще НЕДОСТАТОЧНО для 
совершения целостного поступка во всей его ответственности: "нужно еще 
нечто из меня исходящее" (16). Скажем еще резче: из самой глубины моего 
подлинного я, в его междусубъектном предстоянии всем другим, из всей 
целостности моего существа - исходящее! Вот это самое исхождение из 
глубины БЫТИЯ субъектного мира - как бытия междусубъектного - 
навсегда и в принципе остается для трактатной, произведенческой 
философии чем-то ей недоступным, вне ее и независимо от нее 
происходящим, нисколько не вместимым в нее и ею не подменимым. Но тот 
же М.М.Бахтин все же не прав, когда, предлагая некоторую "нравственную 
философию" ОПИСАТЕЛЬНОГО типа, думает, будто благодаря этому она - 
в отличие от всякой иной - сможет обрести статус более бытийственно-
глубокий, чем любые произведения вообще (17).
Совсем иное дело - ФИЛОСОФСКИЙ ОПЫТ ДУХОВНОГО ДЕЛАНИЯ, 
заведомо не ограниченный никакими рамками внешней выразимости - 
опредмечиваемости в отделимых результатах, а равно и условиями 
категориальной фиксируемости и концептуализируемости согласно 
некоторой философской парадигме ЗНАНИЯ. Этот опыт обретается и 
развертывается в более (и притом гораздо более!) многомерном смысловом 
пространстве самого поступочного БЫТИЯ субъекта. Однако этот опыт не 
может быть лишь некоторым автаркичным самосовершенствованием, успех 
которого достижим в пределах индивидуальной "территории" одной 
отдельно взятой философствующей души, но по сути своей и в каждом 
своем шаге движется в общемировых и универсальлых проблемах, задачах и 
загадках, равно касающихся многих и многих других и разрешимых только 
вместе с ними, в общности с ними, в сопричастности всем им, при 
адресованности всем им. Это - опыт, всецело взаимостный, 
МЕЖДУСУБЪЕКТНЫЙ (18), ОБЩИЙ тому, кто устремился его обрести с 
другими, творчески наследуемый и наследующе-сотворимый вместе с ними. 
Но, если это верно, то вообще возможен ли он в качестве ТОЛЬКО 
ФИЛОСОФСКОГО при том условии, что философия синтезирует в себе и 
единит в полифонирующее целое лишь культуру внутри хтонического 
горизонта: познавательную, художественную и нравственную, и что этих 
ТРЕХ областей нашей,человеческой культуры для этого ДОСТАТОЧНО? 
Или сам такой опыт лишь указывает собою на выражаемое им и 
предполагаемое им НЕЧТО БОЛЬШЕЕ, существенно специфичное и 
превышающее все эти три области, - на какую-то еще иную культуру, без 
которой сам этот опыт беспочвенен и бесплоден?
Вся "обычная" наша культура - познавательная, ходожественная, 
нравственная вкупе с венчающей их собою философией - живет и 
развивается на каждой исторической ступени лишь внутри пределов тех 
содержаний, которые на этой ступени доступны людям для 
распредмечивания, - в пределах предметной зоны, очерченной со всех 
сторон относительно не переходимой границей: ПОРОГОМ 
РАСПРЕДМЕЧИВАЕМОСТИ. Иначе говоря, вся эта культура движется 
внутри зоны ДО-ПОРОГОВЫХ содержаний. Между тем в 
МЕЖДУСУБЪЕКТНОЙ ВСТРЕЧЕ КАК ОНТОЛОГИЧЕСКОМ СОБЫТИИ 
во взаимную общность вступает и участвуют отнюдь не только лишь до-
пороговые зоны каждого, а вместе с тем ТАКЖЕ И ЗА-ПОРОГОВЫЕ. Более 
того, такое участие во встрече также и за-пороговых содержаний не остается 
целиком "за спиной" для каждого, "за кадром" поля их сознания, но и 
приоткрывается им. Это происходит благодаря тому, что в любую эпоху, в 
любой культурно-исторический период и в любом обществе хотя и 
существует некий единый для всех или почти всех СРЕДНИЙ порог 
распредмечиваемости, тем не менее у членов этого общества он представлен 
всякий раз неодинаково, индивидуально-своеобразно.  Конфигурация 
границы многомерной до-пороговой зоны у каждого имеет свой, 
индивидуализованный "рисунок" и поэтому не совпадает с другими, - она не 
конгруэнтна - "рисунку" встречаемого им в общении другого субъекта. Так 
недоступное и сокрытое тайной приоткрывает себя, напоминая нам всем, 
что мы живем отнюдь не только посреди явной нам действительности...
Из сказанного следует, что философия, даже если в ней достигается 
максимальное единение концептуально-произведенческого слоя (внешне 
результативного) с практически-опытническим, все же вряд ли способна 
оправданно притязать на РЕДУЦИРУЕМОСТЬ к ней той онтологической 
междусубъектности - той более, чем особенной культуры, - где 
фигурирование и ненавязчиво-мощное влияние за-пороговых содержаний 
первостепенно важно. Самое лучшее и плодотворное (и для самой же 
философии), что мы в состоянии сделать, это - решительно отказаться от 
малейших попыток подменить или подчинить глубинное общение нашим 
философским универсалиям-мерилам, "до конца" промерить его этими 
мерилами и воздвигнуть "обобщающие" философемы НАД НИМ, а вместо 
всего этого - постараться самокритично пойти навстречу той необычайно, 
парадоксально богатой диалектике глубинного общения, которая не обязана 
поддаваться нашему "насквозь промериванию", но которая сможет гораздо 
щедрее одарять нас, если мы настроим себя открыто-полифонически. 
Прежде всего опытнически, а благодаря этому и посредством этого - также и 
концептуально обогащать философию и возможно, и нужно, почерпывая 
смысловые светоносные содержания из ее неиссякаемого истока.
Итак, глубинное общение, к признанию которого предшествующее 
изложение должно было привести через рассмотрение всей остальной 
культуры, - это сугубо онтологический, объективный процесс-со-бытие. 
Вернее сказать: ДВАЖДЫ объективный, ибо он протекает не только 
независимо от феноменальных актов сознавания, но еще и независимо от 
(объективных по отношению к последним) произведений и условно 
частичных "поступков",т.е. полу-поступков, четверть-поступков и т.п. 
Чтобы отчетливее это уразуметь, обратим внимание на то, чем глубинное 
общение отнюдь НЕ является и с чем его ни в малейшей мере нельзя 
смешивать; это видно из сопоставления его с тем, что обычно называют 
коммуникацией или что ныне часто именуют общением в психологии, 
психолингвистике, лингвистике, социальной психологии, отчасти - в 
социологии и даже в историческом материализме - именуют ВОПРЕ- КИ 
некоторым чрезвычайно фундаментальным традициям, но зато в согласии с 
иными тенденциями обыденного сознания (19). Однако сказанное не 
означает,что, в отличие от древних традиций,ходячее обыденное сознание, 
резко с ними разошедшееся, не имеет корней вовсе. Оно тоже имеет корни - 
в социально-АТОМИСТИЧЕСКОМ типе связей, где позиция индивида (или 
группы) такова, что превращает даже и предположенные и первичные узы в 
нечто вторичное, производное, в средство для "частных интересов" и где 
реально не приемлется сущностная онтологическая общность. Отсюда и 
смещение смысла слова "общение" в сторону предельного ослабления его 
содержания: "общение" низводится до уровня всего лишь 
СОПРИКОСНОВЕНИЯ ИЗВНЕ, к контактам между независимыми не 
обязательными друг для друга "атомами". Противоположный смысл несет 
древняя традиция, коренящаяся в социально-ОРГАНИЧЕСКОМ типе связей, 
где, напротив, позиция индивида вменяет даже и устанавливаемые заново 
узы - предустановленному единству, субстанциально предопределенному, 
диктующему несвободную со-принадлежность его вместе с другими этому 
сверхчеловеческому единству - конечному или бесконечному...(20). В 
нижеследующем изложении проблемы не принимается в качестве 
предпосылки или почвы ни тот, ни другой тип связей, но скорее дело идет о 
преодолении и того, и другого.
Перейдем теперь к обещанному сопоставлению.
Глубинное общение есть прежде всего двуединство, которое образуют равно 
онтологические процессы со-бытия, идущие всегда рука об руку, во 
взаимном переплетении и взаимном проницании друг другом: а) 
унаследование и извлечение субъектами из виртуального состояния все 
большей и большей бытийственной ПРЕД-ОБЩНОСТИ между собою и 
актуальное воссоздание, претворение ее в бытие; б) со-творение и 
установление заново ЭТОЙ ЖЕ САМОЙ ОБЩНОСТИ между ними же в тех 
ее моментах, в которых она только и возможна как ЗАНОВО, свободно-
креативно, "предначинательно" выбираемая каждым и как вводимая, а тем 
самым до-страивающая собою виртуальную пред-общность. Это - единство 
противоположностей ПРЕД-общности и ВНОВЬ-общности, осуществляемое 
как незавершимое становление. Так должно бы уже проясниться то, 
насколько далек смысл имеющегося здесь в виду действительного, 
онтологического общения от того, что, увы, называют тем же словом, но 
имея при этом в виду лишь легковесное сходство признаков, 
таксономическую смежность, или некую случайную вдруг-заброшенность 
перипетиями в один и тот же "ящик" с кем-то... Нет, здесь речь идет об узах 
ненавязчиво-изначального и сверх-мерного родства в Универсуме.  Уместно 
ли именовать его коммуникацией? Не очень, конечно, но если уж - ради 
сопоставимосми приходится это потерпеть,то лишь в такой форме: ОНТО-
КОММУНИКАЦИЯ.
В резком контрасте с онто-коммуникацией, обычно подразумевают под
ординарным общением процесс, ничего бытийственного не открывающий
и ни к чему слишком судьбическому не обязывающий, - процесс
текстовых, жестовых и эмоциональных СООБЩЕНИЙ, циркуляцию (прием 
и
передачу) информации, кантакты-соприкосновения. Все это вполне
вписывается в предметы ведения психологии, лингвистики и прочих
упомянутых выше наук, а постольку процесс этот можно поименовать
ЛИНГВО-ПСИХО-КОММУНИКАЦИЕЙ, или, ради удобства: ПСИХО-
КОММУНИКАЦИЕЙ.
Не трудно видеть, что психо-коммуникация не имеет никакой своей 
онтологии в культуре или природе, но обслуживает, кроме всех областей 
культуры, больше всего и шире всего - ЦИВИЛИЗАЦИЮ и вырожденные 
до уровня цивилизации слои культуры. Напротив, онто-коммуникация имеет 
лишь весьма скупой словарь символических выразительных возможностей - 
она есть такая культура, адекватная выразимость которой чрезвычайно 
проблематична и крайне трудна.  Соотношение смысловых нагруженностей 
той и другой коммуникации выглядит как сопостовление микро- и мега- 
или: того, что можно положить в карман, и - того, что восполняет собою 
Вселенную.
Психо-коммуникация вполне и нацело подводима под один из аспектов 
одного из уровней категории деятельности,под ее во вне направленный, 
центробежный "вектор". Напротив, онто-коммуникация не подводима ни 
под какую категорию, даже под максимально емкую, предельно 
обогащенную смыслом, многомерно понятую: ДЕЯНИЕ. Общение есть 
нечто гораздо большее, нежели любое деяние, ибо ГЛУБИННОСТЬ 
общения означает значимое участие в нем поистине громадных ЗА-
ПОРОГОВЫХ, не поддающихся распредмечиванию содержаний.
Хотя даже и психо-коммуникация содержит в себе на деле и неявные, 
неосознаваемые компоненты, все же ее общий, суммарный эффект, к 
которому она стремится, - это вынесение всего доступного на 
воспринимаемую поверхность ЯВНОЙ данности, сообщаемости и 
передаваемости. Напротив, устремленность глубинной онто-коммуникации 
совсем иная: дать место и время для участия в со-бытии-поступке и 
сохранить родство со-причастности тому содержанию, которое заведомо не 
доступно нашему нынешнему насквозь позрачному уяснению и вынесению 
на "экран" зримой и слышимой данности. Для него важно не упустить, не 
утратить, не нанести ущерб всему тому, что пока остается для нас 
таинственным, или, по меньшей мере, загадочным. Оно и никогда и ни за 
что не принесет бытийственную многомерность и конкретное богатство 
реального и непременно виртуально нагруженного со-бытия-поступка - в 
жертву уплощивающей ясности и коммуницируемости, в жертву "миру 
знаков".
В психо-коммуникацию человек вступает не иначе, как ЧАСТИЧНО, 
фрагментарно, ущербно, функционально-избирательно, отделяя от себя 
нечто для сообщения другому, а все остальное в себе удерживая вне 
обращенности ему. В этом смысле любая, даже самая точная и правдивая в 
своих границах информация далеко не вполне искрення здесь, ибо искрення 
только вся полнота бытия, раскрытая безусловно. Мысль изреченная только 
тогда НЕ есть ложь, когда через мысль изрекает себя само бытие-поступок. 
В психо-коммуникацию включается лишь крайне обедненное, омертвленное 
и профильтрованное "эхо", заведомо отсеченное от судьбически-
ответственной, а нередко даже и от произведенчески-условной нагрузки, от 
присутствия самого человека, от звучания мелодии его всежизненной 
устремленности.  Психо-коммуникативная иформация или безжизненно 
нейтрализована, или окрашена ситуативными эмоциями,но в ней нет места 
для свято чтимых ценностей. Коммуникатор - это одна из социальных 
ролевых масок, которые надевает на себя человек будучи в плену либо 
внешнего ритуализма и распорядка, либо своих эмоциональных реакций... 
Частичность коммуникатора имеет своим логическим продолжением не 
меньшую частичность, которую ожидают в адресате.  Сообщение делается 
без расчета, без надежды на полноту понимания, а если это ненадеяние 
переходит в отчаяние и потом даже в привычку ко взаимоНЕпониманию, то 
человек коммуницирует именно лишь ради того, чтобы ОТДЕЛАТЬСЯ от 
ответственной со-причастности, загородить, заслонить, загромоздить 
пустыми знаками удобную поверхность своей жизни и чтобы сквозь эту 
поверхность уже невозможно было бы пробиться, чтобы стала уже 
невозможна встреча в правде бытия-поступка. Психо-коммуникативные 
навыки певращаются в искусство замаскировывать и отсутствие реальной 
общности, и, что еще гораздо хуже, - устало-злое нежелание ее искать, к ней 
стремиться, становиться достойным ее. Никому себя не адресуя, человек 
отсутствует также и внутри самого себя. И все больше умерщвляет себя 
душевно и духовно - при физической видимости жизни. Абсентеизм к 
другим опустошает.
Особенно отягощающий случай такого неприсутствия, такого мертвящего 
абсентеизма являет нам поведение, которое внешне симулирует величайшей 
энергичности присутствие: приняв на себя миссию широкого специалиста 
по любым чужим делам, человек изливает на других свою шумообильную 
активность. Но на деле ему вовсе нечего личностно поведать другим, ибо 
такою активностью он как раз и подменяет в себе, вытесняет из себя бытие в 
реальлом поступке, простота мудрости которого и ценностная 
ответственность не терпят коммуникабельного шума. Как тут не вспомнить 
сонет Р.М.Рильке: ведь лишь одному тому дано искренне "изойти в 
звучанье", кто сам стал - "тихий друг пространств" (21). Даже кажущееся 
незаполненным окружающее молчаливое пространство заслуживает того, 
чтобы отнестись к нему со-дружески! Что уж и говорить о живых 
существах, о душевно-духовных субъектах! Какая пропасть разделяет столь 
утонченную глубинно-общительскую обращенность к миру, обращенность 
сдержанную, ВНЕМЛЮЩУЮ, - и слышащую только саму себя 
коммуникативную активность, которая одержима решимостью всех 
осчастливить своей неотвратимой помощью, преимущественно ораторской... 
Такая грубая навязчивость вызывает, однако, РЕАКЦИЮ на себя, порой 
благородную по умонастроению, но остающуюся в негативной зависимости 
от нее - бегство от присутствия другим.  Однако бегство ничего не 
исправляет, и временное отступление в уединенность оправдано лишь ради 
выполнения со-причастности. Мы не имеем выбора: порвать узы со-
причастности или не порвать - они виртуально непреходящи, они наш 
безусловный долг. Мы можем лишь предварить свое присутствие другим 
заботой о достойном КАЧЕСТВЕ этого присутствия.
В глубинном общении количество - почти ничто, качество и повышение 
достоинства - почти все. В противовес психо-коммуникации с ее заведомой 
частичностью, человек вступает в онто-коммуникацию во всей своей 
становящейся целостности,единой и неделимой, ничего не оставляя в себе 
не ввергаемым в обращенность: здесь адресуется не нечто от себя и вместо 
себя, но ЧЕЛОВЕК ВСЕ- ГО СЕБЯ АДРЕСУЕТ: сознающего, мыслящего, 
бытийствующего, виртуального - ведомого и неведомого, ставшего и 
становящегося, и даже могущего быть инаковым! Суть дела в том, что эту 
онто-коммуникативную обращенность к другим невозможно создать на 
уровне средств речевой самовыразительности или мышления, ее нельзя 
выдумать и ввести в реальность даже при максимуме искренности, ее можно 
ЛИШЬ ВЫЯВИТЬ ВО ВНЕ символически, ЕСЛИ ОНА УЖЕ ЕСТЬ 
бытийственно, если само действительное бытие человека уже выработано 
таким, что оно ВСЕ ЦЕЛИКОМ ПРОНИКНУТО САМОАДРЕСОВАН- 
НОСТЬЮ: оно - вектор, а не скаляр. Когда каждый мой жизненный шаг стал 
не половинчатым, но всецело ценностно-ответственным, безусловным, тогда 
я могу вложить в каждый поступок всего себя и всю свою адресованность, 
все в себе привести в состояние смыслового "короткого замыкания", 
стягивая и собирая себя в нем. "И таким поступком должно быть все во мне, 
каждое движение, жест, переживание, мысль, чувство - только при этом 
условии я действительно живу, не отрывая себя от онтологических 
корней...". И вся моя единственная жизнь выступает тогда как единый 
"сложный поступок" (22).
Онтологической полноте обращенности отвечает полнота адресата.  Онто-
коммуникация предельно далека от отчаяния фатальной непонятности, 
напротив, она вся проникнута радикальной устремленностью к торжеству 
правды бытия - в правде услышанности.  К кому бы непосредственно ни 
было адресовано обращение ЯВНО, за ним и под ним предполагается 
гораздо большее - виртуальная ТОТАЛЬНОСТЬ адресата. Иными словами, 
оно "...предполагает высшего НАДАДРЕСАТА (третьего), абсолютно 
справедливое ответное понимание которого предполагается... Каждый 
диалог происходит как бы на фоне ответного понимания незримо 
присутствующего третьего, стоящего над всеми участниками диалога" (23). 
Этот КАК-БЫ присутствующий - в меру глубинности общения! - фон-
нададресат не остается для каждого лишь чем-то посторонним или 
потусторонним (в нигилистическом смысле этого слова), но, подобно тому 
как конкретно-всеобщее проницает собою всякое особенное, так же 
проницает и как бы высвечивает собою конкретное лицо непосредственного 
собеседника и представлен в нем, даже и при всей недостаточности его 
представительности. Так, глубинное общение есть не только вновь и вновь 
стихийно осуществляемое единение универсального с уникальным, а и 
могущее быть сознательно, намеренно вызываемым к присутствию 
смысловое представительство одного в другом (вспомним тут 
характеристику И.С.Баха А.Швейцером).
Наконец, онто-коммуникация не только радикально непохожа и во многом 
несопоставима с психо-лингво-коммуникацией, но, больше того, может и 
должна иметь свои собственные, существенно своеобразные средства 
выразительности (особенную функцию речи) и психологические состояния, 
столь же существенно иные. Начнем с последних, ибо они - непременное 
условие. Тогда как при обычной психо-коммуникативности допустима 
пристрастно-эмоциональная окрашенность обращения субъекта к другим и 
примесь своемерных эмоций "частной жизни индивида" может быть порой и 
весьма велика - до степени полного пленения его игрой страстей, - в онто-
коммуникацию вступить способен только тот, кто предварительно 
превозмог в себе и порвал пленяющие сети эмоционального своемерия.  
Искренний "голос" в онто-коммуникативности обретается человеком лишь 
постольку, поскольку ему удается лишить в себе "голоса" слепо-
эмоциональную сферу и возвыситься до тех духовных ЧУВСТВ, которые 
эпически-беспристрастны. Только такие, не эмоциональные, но 
сострадательно-сердечные чувства, в атмосфере ответственного 
самообладания, делают возможной чистоту "звучания" ПРАВДЫ его бытия, 
его бытийной обращенности.
Точно так же и речевое выражение онто-коммуникативного обращения 
ИНОЕ - такое, которое не может быть привнесено ни из житейски-
обиходного языка, ни из языка науки, искусства или нравственности, 
поскольку они остаются условно-произведенческими или лишь частично-
поступочными. Ни нарративная (повествовательная), ни объяснительная, ни 
герменевтическая (толковательная), ни императивная или интеррогативная 
функции речевого обращения, а уж и подавно - его суггестивность для онто-
коммуникации не годятся. Здесь человек не сообщает нечто о чем-то, но 
являет самого себя, не толкует, не внушает, а раскрывает правду даже и ЗА 
ПРЕДЕЛАМИ толкуемости - ВСЕ КАК ЕСТЬ!  Здесь он не вопрошает о 
чем-то, а самого себя ставит под вопроспроблематизирует СЕБЯ, КАК 
ВОЗМОЖНОГО ДЛЯ ДРУГОГО. Здесь он ничего не требует, ничего 
никому не навязывает, не проецирует на другого свое мерило, но напротив, 
РАСКРЫТ НАВСТРЕЧУ парадоксальной ИНАКОВОСТИ МЕРИЛА 
ДРУГОГО. Он ожидает нежданного. Здесь, в глубинном общении, 
человеческое слово выступает в редкой для нынешних времен и 
непревычной функции - ГОЛОСА САМОГО ЦЕЛОСТНОГО ПОСТУПКА; 
это - СЛОВО-ПОСТУПОК, это - высказывание бытия в его 
самоадресованности другому. Это - как раз тот редкий случай, когда слово 
есть уже дело-делание... Такие случаи порою непрошенно входят в рутинно-
ординарное течение жизни и нарушают его совершенно, когда вся наша 
судьба оказывается зависящей от нашего свободного, ничем не плененного 
выбора перед лицом крайней угрозы или крайней радости, а еще лучше - 
сочетания того и другого: риска погибели и вместе с тем возможности 
торжества правды. Однако мы можем и сами пойти навстречу этому, ставя 
себя - и удерживая себя! - перед последними вопросами мужественно, с 
открытым взором совести, самокритично до конца и жизнетворчески во 
всем.

Очередная наша задача - попытаться отыскать и выявить специфические для 
культуры глубинного общения УНИВЕРСАЛИИ ("категории"). Это составит 
тему будущей работы. Здесь же, в данном тексте, дается лишь 
предварительный набросок ее решения.
Прежде всего не следовало бы преувеличивать аналогию между искомыми 
универсалиями и теми, которые присущи известным ныне сферам культуры 
и которые в той или иной степени могут водворяться внутри философии в 
качестве ее категорий. Ибо последние слишком часто несут на себе печать 
"предельных", "высших подытожений". Их историческая относительность в 
них стерта, и через них выражается притязание человека обладать 
"последними", "наивысшими" родовыми определениями всякого бытия, что 
характерно для субстанциализма, или "высшими" мерилами для всякого 
быти в духе анти-субстанциализма. В действительности же категории суть 
лишь векторы-указания. Но для универсалий глубинного общения особенно 
и первостепенно важно именно то, что они лишь векторы-указания, 
СИМВОЛИЧЕСКИ представляющие нам перспективы трансцендирования 
за горизоиты нашей культуры. Вместо того, чтобы резюмировать 
максимальные достижения человечества в их превосходстве над нашими 
малыми делами, глубинное общение ставит эти максимальные достижения 
перед лицом возможных гораздо больших, гораздо более совершенных:
           "Все, что мы побеждаем, - малость,
            нас унижает наш успех..." (24)

Через такое самокритичное видение своей достигнутой "универсальности" 
как чего-то весьма малого, через видение себя как свечи перед лицом солнца 
- мы и выходим к возможности обрести свои онтологические и 
аксиологические корни.
Когда философская психология находила важность включения Другого в 
онтологию человека, указывала на незавершимое выхождение субъекта за 
границы самого себя, понимала жизнь как уходящую вглубь (25), разве это 
касалось только лишь проблем лингво-психо-коммуникации?  Когда 
выдвигался тезис: "Само бытие человека... ЕСТЬ ГЛУБОЧАЙШЕЕ 
ОБЩЕНИЕ. БЫТЬ- значит ОБЩАТЬСЯ" (26), - разве его смысл сводился к 
лингво-психологическим контактам? Отнють нет. Вести речь о культуре 
глубинного общения - значит входить в самую сердцевину, в 
бытийственную сердцевину человека и его культуры, которая не могла не 
быть всегда предпосылкой всех предпосылок... И все же так называемый 
цивилизованный человек ни в чем другом столь не изощрился, как в 
удержании себя повернутым спиною к этой СЕРДЦЕ-винной для него 
культуре! Поэтому предпринимать реставрационную работу здесь 
приходится с величайшей осторожностью и сдержанностью: лучше сделать 
меньше, да лучше, лишь бы не испортить, не огрубить, не подменить 
предмета...
В самом предварительном и скупом их абрисе универсалии культуры 
глубинного общения таковы:
1. МИРОУТВЕРЖДЕНИЕ: приятие и всежизненное утверждение 
несомненной, ничем не колебимой, абсолютной первичности и столь же 
абсолютной приоритетности Универсума, как мира асех возможных миров, 
прежде же всего - его беспредельной и неисчерпаемой ОБЪЕКТИВНОЙ 
ДИАЛЕКТИКИ; утверждение этой первичности и приоритетности НАД 
любой субъектностью и над любым, сколь угодно значительным бытием во 
всех возможных отношениях. Речь идет, следовательно, не о каком-то нам 
известном или нам доступном или когда-нибудь могущем стать нам 
доступным хотя бы дистантно познавательно, не об одном лишь НАШЕМ 
мире, сколь бы широко ни простиралась наша экстраполяция его во вне 
(любое число световых лет), но об Универсуме поверх всякого возможного 
знания о нем, всякого в него проникновения. Речь идет не просто о 
совокупном бытии, но об объемлющей равно и всякое бытие, и всякую 
виртуальность неисчерпаемой объективной диалектике. Речь идет не о 
некоей компромиссной готовности посчитаться, "учесть" бытие мира вне 
нас и независимо от нас - по логике хитрости, - но о бесхитростном, 
безусловном ПРЕДПОЧТЕНИИ Универсума - себе, своему сознанию и 
бытию, - о предпочтении объективной диалектики и себе как индивиду, и 
себе как группе, и себе как человечеству. Такова позицция всежизненного 
"ДА" диалектике Универсума, и одновременно - "НЕТ" всякому ее 
отрицанию, всякому ее НЕПРЕДПОЧТЕНИЮ или подмене любым бытием, 
загораживанию ее любым своемерием, хотя бы и объективируемым. Дух 
такого рода объективности, доходящей от отрешения от своего знания о 
мире как точки отсчета, выражен в строках поэта:

"Я не знаю но дорога знает
      я не слышу только слышит роща
       я не вижу только видит поле
       мысль твою
       слова твои
        и душу" (27).

Такое предпочтение не себя - Универсуму, но Универсума - себе, такое 
предпочтение беспредельности без всяких условий и ограничений ее 
СВОИМ заранее установленным мерилом означает настолько сильное и 
серьезное уважение объективной диалектики - уважение сущего независимо 
от любых своих мерил, - что это освобождает решительно от всех забот о 
самоутверждении. Подлинно человеческая жизнь заключается вовсе не в 
утверждении себя - индивидуально или коллективно, - но в том, чтобы вновь 
и вновь быть, т.е. СТАНОВИТЬСЯ ДОСТОЙНЫМ того, что сама 
объективная диалектика утверждала бы наше бытие, т.е. полностью и до 
конца предоставить ей делать нас уместными в ней. Итак, 
МИРОУТВЕРЖДЕНИЕ есть по сути своей последовательное НЕ-САМО-
УТВЕРЖДЕНИЕ.
Напротив, всякое предпочтение себя иному бытию, всякое самоутверждение 
есть по своей сути именно МИРООТРИЦАНИЕ, есть онтологический и 
аксиологический НИГИЛИЗМ но отношению к объективной диалектике. В 
конечном же счете в этом нигилизме, обращенном во вне, таится и логика 
бумеранга: мироотрицание оборачиваетсы отрицанием самого себя 
подлинного.
2. СО-ПРИЧАСТНОСТЬ: онтологическая, объективно не зависимая не от 
какого сознания, ни от какой воли, ни от какого исторически преходящего 
общества, социальных ролей человека в нем, универсальная взаимная со-
причастность КАЖДОГО ВСЕМ субъектам в Универсуме и ВСЕХ-
КАЖДОМУ. В этой со-причастности мы застаем себя как в 
предуготованной нам сугубо объективно, однако ее узы не навязываются 
нам автоматически-стихийно - действием некоей фатальной 
принудительности, - но остаются лишь виртуальными для нас до тех пор, 
пока мы сами совершенно свободно не изберем их утвердительно: они 
актуально выступают для нас лишь постольку, поскольку мы воспроизводим 
их. Всегда при этом остается еще и неисчерпанный потенциал возможных уз 
со-причастности, нами не воспроизведенных, не признанных, нам не 
ведомых. Чтобы процесс мог продолжаться, необходимо заранее 
интегральное утверждение нами ВСЕХ ВООБЩЕ уз со-причастности, 
включая и все за-проговые для нас, - как единство ПРОИСХОЖДЕНИЯ всех 
возможных субъектов во Вселенной и вместе с тем единство их 
универсального созидательного НАЗНАЧЕНИЯ. Наше последовательное 
"ДА" всему Универсуму, его объективной диалектике находит себе 
обязательную конкретизацию в нашем "ДА" ему же, как лону нашей 
неисчерпаемой со-причастности всем и каждому субъекту во Вселенной. И, 
наоборот, всякое отвержение взаимной со-причастности, как универсальной, 
всякое наложение на нее избирательных ограничений, всякая 
исключительность влечет также и мироотрицание со всеми его печальными 
последствиями.
3. Приоритет БЕЗУСЛОВНО-ЦЕННОСТНОГО отношения к миру над 
любыми, сколь угодно важными, но условно-локальными и исторически 
ограниченными началами, целями, интересами и т.п.; приоритет 
абсолютного над относительным, высшего над низшим, более совершенного 
над менее совершенным - и неукоснительное СОБЛЮДЕНИЕ ЭТОЙ 
СМЫСЛОВОЙ ИЕРАРХИЧНОСТИ всею жизнью и КАЖДЫМ целостным 
ответственным поступком, следовательно, всею жизнью как ЕДИНЫМ 
СЛОЖНЫМ ПОСТУПКОМ. Любое нарушение этой вертикальной иерархии 
в любом ее звене, на любой ступени равносильно отречению от надежности 
и верности безусловным ценностям в их объективной обязательности 
вообще, т.е. нигилизмом, разрушающим узы со-причастности и 
подрывающим мироутверждение. Наше "Да" всему Универсуму и нашей со-
причастности всем в нем требует от нас также и ценностной верности, 
ценностной принципиальности.
4. ДОМИНИАНТНОСТЬ НА ВСЕХ ДРУГИХ (28): устремленность человека 
каждым поступком и всею жизнью НЕ к тому, чтобы сначала требовать от 
других и от всего мира убедительности ДЛЯ СЕБЯ, надежности ДЛЯ СЕБЯ, 
заслуженности доверия к ним в СВОИХ глазах и т.п.,но, совсем напротив, - 
именно к тому, чтобы НАЧАТЬ С СЕБЯ РАДИ ВСЕХ ДРУГИХ - чтобы от 
себя потребовать убедительности ДЛЯ ДРУГИХ и для всего Универсума,от 
себя - надежности ДЛЯ ДРУГИХ, от себя -БЫТИЯ ДОСТОЙНЫМ и 
заслуживающим ДОВЕРИЯ ДРУГИХ. Человек не самого себя возводит в 
Мерило Всем Вещам - и не человечество, - но открывает в других все новые 
и новые Мерила для себя (29): такова позиция НЕСВОЕМЕРИЯ. Он не 
самого себя возводит в аксиологический центр - и не человечество,- ибо 
никто не может занимть такого центра, никто из субъектов не есть вершина, 
- но приемлет всех других изначально ДОМИНАНТНО НА НИХ, на их 
действительное бытие (30).  Такова позиция принципиального 
НЕСВОЕЦЕНТРИЗМА, НЕ-антропоцентризма. Вся нынешняя острейшая 
глобально-экологическая проблематика адекватно может быть ставимой 
только НЕ-антропоцентристки.
5. ПРЕДВАРЯЮЩЕЕ УТВЕРЖДЕНИЕ ДОСТОИНСТВА КАЖДОГО 
ДРУГОГО В неявных, ВИРТУАЛЬНЫХ слоях его бытия, в его возможности 
быть инаковым - быть своеобразным субъектным миром, со своим 
положительным и отрицательным опытом, своими падениями и подъемами, 
со своей способностью к мироутверждению, своей со-причастностью и 
своим ценностным отношением ко всему как бы мало ни проявлялось все 
это актуально, в данных социальных ролях, статусе, образе жизни, взглядах 
и т.п. Особенно важно выполнять эту универсалию применительно к 
ребенку: уважать в нем субъекта не по заслугам и достижениям, коих почти 
нет и кои будут едва ли скоро, но безотносительно к заслугам и готовым 
результатам. Душевно-духовный мир больше любых результатов. Таково 
предвосхищающее уважение - включая и прощение - к другим: оно 
креативно предвосхищает возможное грядущее и делает тем самым более 
вероятным, что оно действительно грядет.

6. ТВОРЧЕСТВО КАК СВОБОДНЫЙ ДАР ВСТРЕЧИ, ДАР 
МЕЖСУБЪЕКТНОСТИ.
Прежде чем быть деянием и для того чтобы быть также и деянием, 
собственно креативность сначала должна быть дарованием 
междусубъектным: свежестью души и духа, обретающими встречу с 
Универсумом КАК БЫ ВПЕРВЫЕ, МИРООТКРЫВАТЕЛЬСКИ. Именно 
глубинное общение делает возможным творчество как СДВИГ САМОГО 
ПОРОГА РАСПРЕДМЕЧИВАЕМОСТИ. Однако такой сдвиг не должен 
быть сам по себе мотивом, - он гармонично происходит тогда, когда субъект 
становится ДОСТОЙНЫМ расширения и углубления его креативности за 
прежние пределы - когда большее богатство ценностных адресатов 
оправдывает также и большие силы-способности у него, т.е. когда у него 
есть ЧЕМУ И КОМУ посвятить свое творчество.
7. СО-ТВОРЧЕСТВО: креативное участие в решении все более и более 
трудных задач универсального Космогенеза в преданном служении ему, в 
ценностной посвященности ему и приятии авторитетов такого служения и 
такой посвященности. Это, конечно же, предлагает сугубо 
неантогонистический климат - дух полифонического сотрудничества.

                         *     *     *

Итак, здесь была предпринята попытка очертить особенности культуры 
глубинного общения. Естественно, что изложение ставит больше вопросов, 
чем дает ответов. В наибольшей степени это касается заключительного 
наброска семи универсалий этой культуры - (наброска сугубо 
прдварительного, призванного лишь стимулировать новые размышления и 
искания в намеченных, или иных направлениях, отправляясь от 
предложенного здесь). Проблематика такого рода требует к себе 
чрезвычайно сдержанного, недерзкого отношения, тщательной 
взвешенности каждого шага, но вместе с тем она таит в себе ожидающие нас 
открытия, включая и судьбически-личностные, - открытия необычайные и 
парадоксальные.


1. См. об этом подробнее в работе автора данного текста "Диалектика 
творчества", деп. в ИНИОН N: 18609 от 1 нояб. 84.
2. Пригожин И., Стенгерс И., Возвращенное очарование мира.
- Природа, 1986 N: 2, с.87,89. Кстати сказать, в той же статье содержится 
еще и акцентированное внимание к тому "уроку мудрости", что неизбежна 
множественность точек зрения в науке: а также и ее гуманитаризация (см.: 
там же, с.91).

3. "Из теоретически-познавательного определениы истинности отнюдь не 
вытекает ее долженствование, этот момент... не выводим оттуда; он может 
быть только извне привнесен..." Бахтин М.М. К философии поступка. - В 
кн.: Философия и социология науки и техники. М., 1986, с. 85).
4. Ср.: Хамидов А.А. Становление. - В кн.: Диалектическая логика.
Общие проблемы. Алма-Ата, 1986, с. 386 и далее (критика СОЦИУМО-
центризма).
5. См.: Рильке Р.М. Созерцание. - В кн.: Он же. Новые стихотворения. М., 
1977, с. 271.
6. Рильке Р.М. Цит. изд., с. 313; Он же. Лирика. М.-Л., 1965, с.
227, 233
7. Тютчев Ф.И. Соч. в двух томах. М., 1980, т.1, с. 81.
8. Рильке Р.М. Сонеты к Орфею. - В кн.: Новые стихотворениы. с. 308; ср. 
Свасьян К.А.  Голоса безмолвия. Ереван, 1984, с. 287.
9. Балтрушайтис Ю. Дерево в огне. Вильнюс, 1969, с. 415; ср.:
Орехов В. Сотвори мир, документальный фильм о художнике В.Т. 
Черноволенко.
10. Швейцер А. Иоганн Себастьян Бах. М., 1965, с. 5.
11. Унамуно М. де. Избранное в двух томах, т.2, Л., 1981, с.234-236.
12. Гессе Г. Игра в бисер. М., 1969, с.429.
13. Бахтин М.М. К философии поступка. - В кн.: Философия и социология 
науки и техники, с.93.
14. Симптоматична хитрость: в страхе перед ригористичностью ПО ДУХУ 
ее подменяют карикатурой - ригоризмом ПО БУКВЕ,по мертвой форме, по 
ритуальности, даже фанатизмом, для которого нет загадок и тайн, но есть 
только мишени и козлы отпущения. Действительная ригористичность не 
ведает никаких стандартов-шпаргалок, но приемлет жизнь как повсюду и 
всегда уникально проблемную и загадочную, взывающую к креактивности - 
перед лицом каждого другого.
15. "Этика не только не может обосновать факта долженствования, она сама 
этим фактом обоснована, всецело зависима от него" (Аверинцев С.С. 
Примечания к тексту Бахтина М.М. - Цит. изд., с.  158).
16. Бахтин М.М. Цит. изд., с.99.
17. См.: там же, с.102,124.
18. Однако в качестве опыта ОТРИЦАТЕЛЬНОГО он может быть и опытом 
ОТВЕРЖЕНИЯ междусубъектности ради утверждения той или иной формы 
своецентризма, самозамкнутости в хтоническом горизонте - 
антропоцентризма. Это отвергательство остается в негативной зависимости 
от отвергаемого. К счастью, угроза экологической ситуации пробуждает от 
забвения междусубъектности.
19. Некоторые ссылки на литературу, здесь уже не нужные, см. во Введении.
20. Подробно об этом см.: Батищев Г.С. Социальные связи в культуре. - В 
кн.: Культура, человек, картина мира. М., 1987.
21. Цит. по кн.: Свасьян К.А. Голоса безмолвия. - Ереван, 1984 - с.287.
22. Бахтин М.М. Цит. изд., с.115,183. Ср.: "Современный кризис в основе 
своей есть кризис современного поступка" (там же, с.123).
23. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979 с. 305,306.
24. Рильке Р.М. Новые стихотворения, с.271.
25. См.: Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973, 
с.366,377,281.
26. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества, с.312.
27. Мартинкявичюс Ю. - Цит по: "Литературная газета", 1981, N" 45 от 4 
ноября, с.7.
28. См.: Ухтомский А.А. Доминианта. - М.Л., 1966. Он же. Письма. - В кн.: 
Пути в незнаемое. Сб. 10. М., 1973 с.
29. "Для человека другой человек - мерило..." (Рубинштейн С.Л.
Проблемы общей психологии, с.338).
30. На всякий случай напоминаем лишний раз: речь идет не о способах 
КАЗАТЬСЯ (лицедействие), но о способах БЫТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ.